В данном исследовании экономический рост является основной зависимой переменной. Тем не менее его изучением дело не заканчивается, так как меня особенно интересуют социальные причины экономических провалов, в частности роль институтов в возникновении таких патологий, как экономическая стагнация и спад. В медицине патология – это дисциплина, которая занимается изучением природы болезней, их причин, процесса протекания, развития и последствий. Однако основной целью научных исследований в области патологий является не изучение функциональных проявлений заболеваний самих по себе, а поиск способов лечения и развитие превентивной медицины. Моя мотивация изучения экономического спада схожа: я считаю, что знания об экономическом регрессе улучшат наше понимание экономического прогресса.
Для оценки экономического здоровья нации я использую конвенциональный, хотя и не совершенный, индикатор – национальный доход (или продукт) в расчете на душу населения. Официальные статистические данные о национальном продукте или доходе представляют собой несовершенное решение труднейшей задачи по выражению в одной цифре чистого выпуска всех производителей страны[3]. Тем не менее данные о национальном доходе, с учетом искажений, вызванных обменными курсами, позволяют нам с приемлемой точностью ранжировать страны в соответствии с уровнем выпуска в расчете на душу населения, а также отслеживать соответствующие изменения во времени. Маловероятно, что будущие продвижения в измерении экономических показателей существенно изменят ранжирование стран по уровню благосостояния или изменят наши представления о социальных причинах относительной экономической отсталости[4].
В XX столетии распределение национальных экономических показателей, измеренных как средний выпуск в расчете на человека, стало более неравным, чем когда-либо в истории (DeLong 2000, 17–20). Я сосредоточусь на нижней части этого неравного распределения, внутреннее же неравенство я рассмотрю только в его возможной роли независимой переменной уравнения роста, так как экономическое неравенство может быть связано с поведением, препятствующим экономическому росту[5].
Перераспределение внутри страны в пользу бедных безусловно повышает уровень их материального благосостояния, однако устойчивый экономический рост имеет иное значение. Историческое увеличение дохода и выпуска в расчете на душу населения в Соединенных Штатах иллюстрирует подавляющее значение экономического роста по сравнению с перераспределением. Насколько показывают доступные нам данные, накануне Американской революции (1775–1783) валовый внутренний продукт в расчете на душу населения составлял 765 долларов США в ценах 1992 года, однако к 1997 году валовый внутренний продукт в расчете на душу населения (также в ценах 1992 года) повысился, примерно в 35 раз и составлял уже 26 847 долларов США (Hulten 2000, 1). Различного рода ошибки в таких оценках частично нивелируют друг друга, а остаточная систематическая погрешность вряд ли может исказить истинную картину[6].
В словаре экономической теории рост выпуска (или дохода) в расчете на душу населения известен как интенсивный рост, а рост валового выпуска всей экономики известен как экстенсивный рост. Изначально экстенсивный рост позволил людям размножаться, переселиться из Африки и заселить различные континенты (Roberts 1997, chapter 1). До наступления современной эпохи практически все рабочие во всем мире были, в первую очередь, заняты в сельском хозяйстве и охоте, однако необычайно устойчивый интенсивный рост, который начался около 250 лет назад в Западной Европе, революционно изменил экономические показатели и обыденную жизнь в индустриальных и постиндустриальных экономиках. Экономическая революция подогревалась научно-техническим прогрессом, однако в начале XXI века так называемые развивающиеся страны во многих частях света не смогли существенно модернизировать свои методы производства и поэтому отстали (Jovannovic 2000, 6–7). В 2000 году средний уровень дохода в самых бедных и самых богатых странах мира различался более чем в сто раз[7].
Опыт современного экономического роста дает нам две основные головоломки. Первая связана с феноменом лидеров роста. Почему некоторые страны в определенный момент времени опережают остальные страны мира в развитии и внедрении более совершенных методов производства? Например, во время промышленной революции (1750–1830) Англия была технологическим лидером, а затем упустила это лидерство (Mokyr 1990, главы 5 и 10). Какие факторы определяют время и путь технологических и экономических революций? (Mowery and Nelson 1999, chapter 9) Вторая головоломка связана с удивительным разнообразием среди стран по их способности заимствовать, адаптировать и применять методы производства, которые уже используются в странах – инновационных лидерах. Какие условия и силы не позволяют некоторым странам применять современные методы производства? Данная работа не связана с природой лидерства в экономическом росте, источником новых технологий или стратегиями развивающихся стран (R. R. Nelson 1996). Вместо этого я пытаюсь решить вторую головоломку, связанную с неспособностью к созданию или копированию новых технологий.
В данной главе кратко анализируется эволюция современной теории экономического роста в рамках экономической теории, а также даются объяснения экономической стагнации в странах с низким уровнем доходов. В соответствии с разделением труда в экономической теории задачей теории роста является изучение долгосрочного экономического роста, и поэтому она является логической отправной точкой нашего исследования проблем, препятствующих росту. Мы увидим, что теория роста связана с равновесными свойствами успешно растущих экономик и явно не рассматривает роль социальных институтов в обеспечении экономического роста[8]. Однако последняя версия этой теории, так называемая новая теория роста, или теория эндогенного роста, объясняет неудовлетворительные показатели роста, обращаясь к неопределенным социальным барьерам, которые мешают странам использовать запасы мировых знаний для модернизации методов производства. В данной работе я выделяю две категории прикладных знаний, которые имеют значение для экономического роста, – технологии производства и социальные технологии, и утверждаю, что неспособность и нежелание применять соответствующие социальные технологии являются основными причинами относительной экономической отсталости. Основной организующей темой данного исследования является проблема успешного внедрения новых социальных технологий.
В главе 2 вырисовывается основная аргументация, объясняющая, почему социальные технологии, а не технологии производства, представляют основной барьер для роста. Также в данной главе вводятся ключевые инструменты и концепции, которые я использую для анализа. Мой подход является модифицированной версией новой институциональной экономической теории. Традиционные инструменты экономической теории не подходят для изучения важных аспектов социальных технологий. Я верю, что непоколебимая верность стандартной экономической теории привела бы к некорректному выбору переменных и, возможно, заставила бы нас закрыть глаза на важные социальные явления (Stiglitz 1999). В идеале изучение институтов и социальных технологий требует надежной теории социальных систем, которая отсутствует в экономической теории и общественных науках[9]. Результатом этого является мой эклектический подход.
После своего появления примерно в середине XX века современная теория экономического роста прошла три волны развития, каждая из которых была связана с анализом взаимосвязи между физическими объемами затрат и выпуска, а не с социальной средой производителей. Как правило, теория экономического роста выделяет два пути повышения среднего выпуска в расчете на одного работника в стране. Во-первых, если экономика страны находится ниже границ производственных возможностей, которые определены наилучшей из возможных технологий производства, теория роста предполагает, что страна комбинирует имеющиеся ресурсы в неэффективных пропорциях. В таком случае страна может повысить средний уровень выпуска в расчете на одного работника и переместиться к границе производственных возможностей путем изменения пропорций используемых факторов (затрат), что обычно означает повышение значения отношения физического и человеческого капитала к базовому, или неквалифицированному, труду. Во-вторых, когда страна находится на границе своих производственных возможностей, только новые технологии, которые сдвигают саму границу, могут далее повышать выпуск в расчете на душу населения. В теории экономического роста новые технологии являются конечным двигателем роста[10].
На первых двух фазах своего развития эта теория просто предполагала, что новая технология следует временному тренду, и не пыталась объяснить научно-технический прогресс. На третьей фазе теория эндогенного экономического роста не объясняет рост с точки зрения экзогенного научно-технического прогресса и не может хоть в каких-то деталях анализировать, какие социальные обстоятельства поощряют производство и применение знаний[11]. Теория эндогенного роста, однако, отказалась от традиционного допущения о том, что все страны имеют свободный доступ к новейшим технологиям производства, что подразумевает, что разница в экономических показателях стран всегда вызвана различными пропорциями используемых факторов[12].
В целом теория экономического роста говорит нам, что страны являются относительно бедными по причине того, что не смогли аккумулировать факторы производства, в частности капитал в его разнообразных формах. В качестве исключения более новая теория эндогенного роста считает, что бедные страны каким-то образом не могут использовать мировые знания для модернизации своих производственных мощностей. Рассмотрим теперь эти исследования более подробно.
Современная теория экономического роста появляется в теоретическом мире Джона Мейнарда Кейнса (Keynes 1936), отца современной макроэкономики[13]. Великая депрессия 1929 года и параллельное развитие кейнсианской макроэкономики изменили мировоззрение большинства экономистов и затмили идею о самокорректирующейся рыночной системе. Равновесие при низких уровнях занятости стало возможно эмпирически и теоретически, и вдумчивые люди теперь задаются вопросом, были ли растущие экономики, даже более чем устойчивые, подвержены безработице или перегреву. Евсей Домар (Domar 1946) решил ответить на этот вопрос, и его работа (а также более ранняя работа Роя Харрода: Harrod 1939) указала господствующему направлению теории экономического роста путь, по которому оно, несколько видоизменяясь, следовало на протяжении последней половины столетия[14].
Модель Харрода—Домара возникла в ответ на озабоченность о возможном дисбалансе между ростом в стране производственных мощностей и увеличением совокупного спроса, требуемого для обеспечения роста мощностей. Причиной беспокойства было то, что безработица растет, когда темпы роста мощностей выше темпов роста спроса на продукцию. По причине того, что изначальный анализ не сосредоточивался на источниках экономического роста, в модели Харрода—Домара просто предполагается, что задан некоторый уровень научно-технического прогресса, направленного на сбережение труда[15]. В теории также делается критическое допущение, что труд и капитал должны использоваться в неизменных пропорциях, так как данные ресурсы не могут заменять друг друга.
Из строгих допущений модели следует, что в экономике по Харроду—Домару отсутствует внутренний балансирующий механизм, который гарантирует сбалансированный рост. Сбалансированный рост зависит от соотношения между четырьмя переменными: нормы сбережений, s; коэффициента капиталоемкости, v; трудосберегающего научно-технического прогресса, а; и роста населения, n. Все данные переменные определяются за рамками модели, они являются экзогенными. Формально сбалансированный рост требует, чтобы s/v = n + a, однако две части данного уравнения могут быть равны только случайно[16].
Проблема балансирования совокупного предложения и совокупного спроса в растущей экономике, конечно, важна, однако не является главной, когда мы пытаемся понять бедность в странах третьего мира. Тем не менее экономисты не теряли времени, применяя модель Харрода—Домара за пределами своей предполагаемой (и в ретроспективе сомнительной) сферы компетенции, чтобы теоретически обосновать взгляд о том, что аккумулирование капитала является ключевым фактором экономического развития. Допущение, что капитал и труд используются в фиксированных пропорциях, как, представляется, имеет смысл для развивающихся стран, в которых происходят структурные изменения, особенно в связке со знаменитой моделью экономического развития дуалистической экономики с избыточным предложением труда У. А. Льюиса (Lewis 1954, 1955). Объединив эти две концепции, экономисты сделали недостаток сбережений первичной причиной бедности, а предложение сбережений – ключевой переменной политики.
Логика следующая. Развивающиеся страны обычно характеризуются дуалистической экономикой, в которой наряду с современным производственным сектором, с относительно высоким и (практически) фиксированным коэффициентом капиталоемкости, существует и трудоинтенсивный сельскохозяйственный сектор, где предельный продукт труда равен или близок к нулю, что является индикатором скрытой безработицы. В таких ситуациях экономическое развитие предполагает структурную трансформацию, особенно перемещение труда из традиционного сектора в современный (обычно это производственный сектор). Хотя общественная норма прибыли, частично по причине низких предельных альтернативных издержек труда, в производственном секторе высока, он характеризуется очень низким уровнем новых инвестиций и роста выпуска. Причина заключается в том, что в развивающихся странах отсутствуют инвестиционные фонды (внутренние сбережения или иностранные фонды) и труд не может быть заменен на капитал в современном секторе. Тем не менее, если удастся каким-то образом увеличить объем инвестиций, развивающиеся страны с избыточным предложением труда смогут на некоторое время достичь очень высоких темпов роста, просто за счет расширения современного сектора и сокращения традиционного. Позднее мы больше поговорим о недостаточности инвестиционных фондов, как главного барьера для экономического роста.
Второй стадией в эволюции теории экономического роста стала неоклассическая теория роста, впервые разработанная в исследованиях Солоу (Solow 1956) и Свона (Swan 1956), которая стала ответом на представление о растущей рыночной экономике в модели Харрода—Домара как по своей сути нестабильной и подверженной перегреву или безработице. Технически очевидным способом избавления от мрачности теории роста Харрода—Домара является превращение хотя бы одной из четырех основных переменных в эндогенную, что даст надежду на то, что уравнение s/v = n + a будет в большинстве случаев иметь решение (Solow 1994, 46)[17]. В неоклассической теории роста эндогенной переменной стал коэффициент капиталоемкости, v, а норма сбережений, рост населения и научно-технический прогресс сохранили свои параметры. Эндогенная переменная v подразумевает, что труд и капитал являются субститутами в производстве, а также что безработица перестает быть проблемой. Когда количество рабочей силы в стране растет быстрее, чем запасы капитала, труд замещает капитал, а изменяющийся коэффициент капиталоемкости просто сокращается. Сделав v эндогенной переменной, экономисты ждали около тридцати лет, то есть до 1980-х годов, чтобы снова попытаться фундаментально изменить модель экономического роста, о чем будет рассказано ниже.
Формально модель экономики страны в неоклассической теории роста характеризуется единой производственной функцией[18]. Согласно простой производственной функции национальный продукт, Y, зависит от уровня производственной технологии, А, и количества двух факторов производства – капитала, К, и труда, L, что можно записать как Y = (A, K, L). Улучшение производственной технологии – научно-технический прогресс – выражается в увеличении А. Когда страна достигает оптимального соотношения капитала к труду, научно-технический прогресс является единственным источником роста выпуска в расчете на душу населения, однако теория не пытается объяснить, почему изменяется А, – А является экзогенной переменной[19]. Более того, теория смело предполагает, что у всех стран есть доступ к современным технологиям, а также все они выполняют идентичные производственные функции.
Отсутствие озабоченности как об истоках, так и о распространении производственных технологий может показаться удивительным, однако, опять же, оно лучше всего объясняется изначальной мотивацией экономистов, развивавших неоклассическую теорию экономического роста. Изначальной целью разработки и использования теории был анализ пути долгосрочного экономического роста в зрелых промышленных экономиках, и неоклассическая теория роста предлагает некоторые поразительные результаты. Теория прогнозирует, что долгосрочный равновесный рост в стране не зависит от нормы сбережений, что все страны достигнут одинакового равновесного роста и что во всех странах в конце концов будет одинаковый выпуск в расчете на душу населения.
Начальные намерения были вскоре забыты, и экономисты в своем стремлении к обобщению некорректно стали применять неоклассическую теорию роста для изучения бедных стран третьего мира, подкрепляя выводы подхода Харрода—Домара о причинах низкого уровня экономического развития[20]. Если все страны применяют одинаковую производственную функцию и имеют одинаковое значение А в функции Y = f(A; K, L), разница в выпуске в расчете на человека, Y/L, должна происходить из-за разницы в отношении капитала к труду, K/L, при допущении, что производственная функция характеризуется постоянной отдачей от масштаба[21]. Развивающиеся страны являются бедными, так как в среднем на работников в них приходится относительно небольшое количество капитала.
Первые две волны развития экономической теории роста, как представляется, указали ученым и политикам, что проблема бедных стран состоит в отсутствии в них капитала. Допущение о неизменном (среднем или приростном) коэффициенте капиталоемкости в модели Харрода—Домара, позволило легко рассчитывать, какое количество новых инвестиций требуется, чтобы достичь краткосрочных целей по увеличению национального продукта. Эмпирические оценки среднего значения коэффициента капиталоемкости, а также его приращения, легко доступны для большинства стран. Если приращение коэффициента капиталоемкости составляет 4 (обычное значение), то объем новых инвестиций должен быть в четыре раза выше планируемого роста уровня выпуска. Следующим шагом после определения необходимого уровня инвестиций является оценка того, смогут ли внутренние сбережения и самопроизвольные иностранные инвестиции обеспечить требуемое увеличение запасов капитала в стране. Когда расчеты показывали, что существует дефицит и требуется дополнительное финансирование, многие эксперты сделали вывод, что заполнение «дефицита финансирования» за счет помощи из-за рубежа позволит развивающимся странам достичь целей по экономическому росту (Easterly 1999). Такие международные организации, как, например, Всемирный банк, полагались на модель финансирования дефицита как на основной инструмент для связывания целей по росту и иностранной помощи: «Например, сегодня более 90 % экономистов Всемирного банка используют тот или иной вариант модели финансирования дефицита при прогнозировании роста и финансирования дефицита» (Easterly 1999, 424).
В целом до 1990-х годов многие эксперты по развитию, получившие традиционные знания в области экономической теории, разделяли достаточно механистические взгляды на процесс развития и обозначали проблемы бедных стран в терминах аккумуляции капитала и макроэкономических отношений, обращая мало внимания на индивидуальные стимулы или общественные институты. Модель финансирования дефицита включает допущения о том, что (а) помощь автоматически переводится в инвестиционные проекты и, (б) в краткосрочном периоде существует постоянная линейная зависимость между ростом и инвестициями. Истерли (Easterly 1999) не нашел ни удовлетворительного теоретического, ни эмпирического подтверждения подходу финансирования дефицита. Сравнив фактические темпы роста в странах, получивших финансовую помощь, с темпами роста, прогнозируемыми моделью финансирования дефицита, Истерли (Easterly 1999, 434–436) показал, что данная модель не смогла спрогнозировать показатели развития этих стран. На самом деле существует небольшая отрицательная зависимость между фактическими и прогнозируемыми результатами[22]. Замбия является показательным примером некорректности грубого подхода аккумуляции капитала к экономическому развитию. Хотя Замбия с момента получения независимости в 1964 году получила существенную помощь для экономического развития, ее доход на душу населения остался практически неизменным – около 600 долларов США в ценах 1985 года. Дилемма роста страны, безусловно, кроме финансирования, связана и с другими факторами. Расчеты финансирования дефицита, включающие в себя всю помощь, полученную Замбией, показывают, что к 1994 году страна уже должна была достичь дохода на душу населения около 20000 долларов США, в ценах 1985 года[23].
Сильное влияние модели финансирования дефицита иллюстрирует одну из основных идей данной работы: никто – ни ученые в области общественных наук, ни должностные лица, ни общественность – не может осознать всю сложность социальных систем. Вместо этого мы полагаемся на упрощенные образы, как для общего понимания, так и для выстраивания зависимости между средствами и целями. Однозначные результаты проверки теорий в общественных науках достаточно редки по сравнению с результатами проверки многих теорий в естественных науках и люди часто по привычке полагаются на знакомые модели. Также акторы могут придерживаться использования определенных моделей в стратегических целях (возможно, чтобы избежать социальных санкций), и в некоторых случаях социальные модели даже являются существенным источником эмоционального удовлетворения.
В 1930-х и 1940-х годах представление о национальной экономике как об огромной фабрике, которая превращает фактор производства в конечную продукцию, а также появление национальной статистики доходов привели к возникновению нового вида деятельности, названного анализом факторов экономического роста: попытки оценить вклад различных факторов производства в экономический рост. В 1950-х и 1960-х годах теория роста, с математической формулировкой и статистическими тестами национальных производственных функций, еще выше подняла престиж и популярность анализа факторов экономического роста среди экономистов[24]. Простая модель Y = (A; K, L), где национальный продукт зависит только от уровня технологии, A, и двух факторов производства – капитала, К, и труда, L, была изменена, чтобы ввести, помимо прочего, более четкие определения и измерители факторов производства. Все эти изменения, однако, не затронули внутренне заданную систему изменения переменной A. При анализе факторов роста вклад изменений A (технологии) в рост дохода на душу населения не измеряется напрямую. Предполагается, что этот вклад равен необъясняемому остатку после изменения вклада всех остальных факторов производства. Литература в области анализа факторов экономического роста называет это косвенное измерение ростом общей производительности факторов производства[25].
Ранние исследования факторов экономического роста, включая работу Солоу (Solow 1957), выявили, что капитал, в узком понимании этого термина (включающий только физический капитал), вносил очень небольшой вклад в экономический рост в рассматриваемые периоды, а необъяснимый остаток присущ практически всему недавнему росту. Однако неоклассическая модель роста Солоу (Solow 1956) не в полной мере является тем, что следует ожидать от исследования факторов экономического роста. В экономике, двигающейся по пути роста в устойчивом состоянии, выпуск на душу населения, трудосберегающий научно-технический прогресс и отношение капитала к труду растут одинаковыми темпами. Напротив, когда экономика постепенно продвигается к оптимальному соотношению капитала и труда, ее путь роста смещается по мере накопления капитала и во время таких изменений как капитал, так и выпуск, могут расти более быстрыми темпами, чем уровень технологии или общая производительность факторов производства (Easterly 1999).
В любом случае, очень большой остаток при анализе факторов экономического роста экономисты стали рассматривать как проблему измерения, которая отражает необходимость совершенствования методов научных исследований. Остаток стал известен, как «мера нашего невежества»[26]. Последующее стремление к снижению остатка привело к расширению понятия капитала, которое теперь включает человеческий капитал, и к исследованиям, показавшим, что инвестиции в образование, навыки и обучение являются важными источниками экономического роста. Международные организации, как, например, Всемирный банк и Организация экономического сотрудничества и развития, быстро ответили на данные открытия и стали требовать от развивающихся стран предоставления планов в области образования и развития трудовых ресурсов для получения финансовой помощи. Однако в целом история осталась прежней: бедные страны являются бедными, так как испытывают недостаток капитала, включающего теперь человеческий капитал.
К концу 1960-х годов новые работы, существенно развивающие неоклассическую теорию экономического роста, стали редки, возможно, по причине того, что осталось не так много неисследованного в рамках данной парадигмы. Для экономистов, работающих в области теорий роста на уровне макроэкономики, важной задачей оставалось объяснение одного из экзогенных параметров – научно-технического прогресса, однако другие ученые задавались вопросом о том, являются ли макроэкономические модели с высочайшим уровнем агрегирования подходящими инструментами для исследования условий, стимулирующих инновации (Nelson 1996). Различные исторические события в конце 1970-х и начале 1980-х годов помогли создать спрос на новую теорию экономического роста. Данные события, включали в себя удивительное замедление роста производительности в промышленном мире, чудеса роста в странах Азии, экономические провалы в Африке и признаки экономического краха Советского Союза и социалистических стран Восточной Европы. Новая теория роста или теория эндогенного роста появилась в середине 1980-х годов (Romer 1986; Lucas 1988) и была подкреплена новыми математическими методами и последними эмпирическими данными, включающими большое количество информации не только об экономических, но и о социальных и политических переменных (Maddison 1982; Summers and Heston 1988, 1991). Формальные модели строятся строго на традиционных экономических переменных, однако появляющаяся литература в области межстрановой регрессии роста становится менее ограниченной и часто включает политические, социальные и географические переменные даже без неформального систематического теоретического обоснования.
Теория эндогенного роста, или новая теория роста, представляет существенно более разнообразную научную программу, чем неоклассическая теория экономического роста, объединенная обязательством объяснения долгосрочного равновесного роста в рамках формальной экономической модели, которая не полагается на экзогенность научно-технического прогресса[27]. Изначально экономисты использовали три подхода, чтобы снять с теории роста «смирительную рубашку» допущений о постоянной отдаче от масштаба, экзогенном научно-техническом прогрессе и долгосрочных темпах экономического роста, не зависящих от уровней сбережений и инвестиций[28]. Рассмотрим хорошо известное первое открытие неоклассической теории роста о том, что (развитые страны) не могут достигать долгосрочного экономического роста повышая отношение капитала к труду, так как возрастание редкости трудовых ресурсов в конце концов приведет к резкому уменьшению отдачи от использования физического капитала. Для противодействия влиянию роста относительной редкости в рамках теории эндогенного роста были разработаны модели, позволяющие странам, даже с постоянным количеством рабочей силы, фактически увеличивать предложение услуг труда посредством инвестиций в человеческий капитал. Модели с таким дополнением показывают, что долгосрочный экономический рост более не является независимым от уровней сбережений и инвестиций, как в неоклассической теории роста, а темпы роста экономики и национального дохода не должны сходиться (Romer 1994).
Во-вторых, в другие модели новой теории роста ввели экономию от масштаба и сделали рост самогенерирующимся. В сравнении с небольшими экономиками крупные рынки способны обеспечить более высокую специализацию и поддерживать производственные единицы более крупного оптимального размера. Однако теоретический аппарат простой неоклассической модели предполагает наличие совершенной конкуренции, которая требует постоянной отдачи от масштаба, и является ключевым допущением неклассической теории экономического роста. Новая теория роста нашла возможности как для того, чтобы оставить в анализе совершенную конкуренцию, так и для того, чтобы ввести возрастающую отдачу от масштаба. Это было сделано путем допущения, что частные и конкурентные инвестиции в физический и человеческий капитал создают положительные побочные (внешние) эффекты. Другими словами, когда экономические акторы, действующие на конкурентных рынках, инвестируют в человеческий и физический капитал, они повышают не только свою производительность, но и производительность других акторов. Новые знания появляются в результате этих инвестиций, включая знания, которые получают работники при обучении работе с новым оборудованием, свободно распространяются к другим акторам, действующим на том же рынке, и повышают А (общую производительность факторов производства) в совокупной производственной функции. Введение положительных побочных эффектов, однако, делает конкурентные рынки неэффективными. Частные инвестиции находятся на уровнях, не дотягивающих до оптимального, так как инвесторы не получают полных выгод от своих проектов (Romer 1994).
Что говорят нам эти две группы новой теории роста о проблемах отставания в росте? Во-первых, мы снова сталкиваемся со старой историей о том, что страны являются бедными по причине низкого уровня инвестиций, теперь уже как в физический, так и в человеческий капитал, причиной чего может быть низкий уровень сбережений, неспособности государства субсидировать частные инвестиции (включая инвестиции в образование), или отсутствия иностранных инвестиций и финансовой помощи. Во-вторых, тезис о побочных эффектах показывает, что выпуск на душу населения положительно связан с размером рынка. Выгоды от побочных эффектов состоят в том, что потоки к экономическим единицам возрастают с увеличением общего объема инвестиционной активности, а объем инвестиций обычно возрастает с ростом размера рынка. Другими словами, при допущении о закрытости экономики, производственная функция крупных стран сдвигается вверх более высокими темпами, чем производственная функция стран небольших. Однако небольшие страны могут избежать нежелательных эффектов малого масштаба, открыв свои экономики для международной торговли.
В своей третьей, более свободной, модификации теория эндогенного экономического роста частично разрывает взаимосвязь с конкурентными рынками, включая ориентированных на получение прибыли акторов, действующих на рынках с монополистической конкуренцией и создающих новые технологии (Romer 1994). В отличие от неоклассической теории роста новые технологии более не являются бесплатными благами, они становятся дорогостоящим выпуском фирм, производящих инновации, использующих для этого редкие ресурсы и платящих владельцам факторов производства. Идея о том, что частные фирмы производят инновации, безусловно, имеет эмпирический аналог в виде научно-исследовательских подразделений, которые работают во многих крупных фирмах. Согласно экономической теории у частных фирм отсутствуют стимулы к созданию новых технологий, пока они не имеют какого-либо имущественного контроля над создаваемыми ими знаниями. Фирма, действующая на конкурентных рынках, не будет инвестировать в инновацию, направленную на сокращение затрат, которая автоматически станет доступной ее конкурентам и снизит их издержки. Почему частная фирма должна платить за инновацию, которая снизит кривые издержек всех фирм в отрасли и не сможет улучшить сравнительную позицию инноватора?
Новая теория роста решает эту проблему, предполагая, что фирмы на рынке инноваций в некоторой степени обладают монопольной властью. В первоначальных моделях часто допускалось, что инновационная деятельность связана с инвестициями, которые увеличивают качество или разнообразие промежуточной продукции. Социальная прибыльность этих инвестиций возрастает с размером рынка, так как спрос на качество и разнообразие относительно высок на большом рынке, что снова влечет за собой экономию на масштабе в совокупной производственной функции и дает преимущество роста крупным странам и странам, открытым к международной торговле. Урок в данном случае состоит в том, что при прочих равных условиях бедность ассоциируется с малыми и изолированными экономиками.
Одновременно с появлением эндогенной теории роста снова возник интерес к межстрановым регрессиям роста, хотя многие исследования в данной области имеют лишь символическую связь с новой теорией роста. В межстрановых регрессиях роста часто используется большое количество экономических, политических и социальных переменных, однако часто это делается только на основе интуиции, догадок и доступности данных. Другие исследования явно базируются на различных направлениях общественных наук, включая неоинституциональную экономику[29].
В своем исследовании 1994 года «Истоки эндогенного роста» Пол Ромер говорит о необходимости такой теории экономического роста, которая выходит за рамки «стандартного неоклассического предписания – больше сбережений и больше обучения» (Romer 1994, 20). Ромер призывал к созданию теории роста, которая исследовала бы такие вопросы, как влияние на экономический рост связей между фирмами и университетами, а также искала бы ответы на такие вопросы, как каковы наилучшие институциональные механизмы для получения доступа к знаниям, уже существующим в остальном мире, для такой развивающейся страны, как, например, Филиппины (Romer 1994, 21). Несмотря на подобные надежды, макроэкономическая теория роста, которой есть что сказать нового и важного о структуре государственного управления и институциональной среде, так и не возникла – возможно, по причине того, что аналитический уровень и методология построения моделей современной теории роста не всегда пригодны для исследования источников экономического роста. Исследователи в области новой теории роста, похоже, предпочитают работать с переменными, которые оказывают быстрое или непосредственное воздействие на рост, а не связываться с основными организационными переменными, оказывающими влияние на производителей, или с анализом воздействия институциональной среды. Фирмы просто характеризовались по типу рынка, на котором они работают, и включение в 1980-х годах неконкурентных рынков в модели роста считалось важнейшим теоретическим прорывом в исследовании экономического роста. Когда представители новой теории роста пытаются объяснить, почему конкретная страна не внедряет новые современные иностранные технологии, они, обычно, фокусируются на переменных, которые хорошо подходят для стиля моделирования теоретиков, как, например, цена капитала, временный дефицит квалифицированной рабочей силы и обучение в процессе работы (Rebelo 1998). Другими словами, при изучении более глубоких источников экономического роста, теоретики господствующего направления кажутся ограниченными своими основными методологическими стандартами (Nelson 1998).
В свои самые амбициозные моменты теоретики эндогенного роста утверждали, что их теория предлагает или скоро предложит объяснения технологического прогресса и диффузии знаний. Ромер (Romer 1994, 12) подчеркивает неоспоримый факт того, что «технологическое развитие исходит от действий людей» и поэтому мы должны быть в состоянии объяснить и спрогнозировать такое поведение. Хотя Ромер (Romer 1994, 13) и признает, что индивидуальный успех в области научных исследований и развития часто оказывается случайным событием, он тем не менее считает, что «совокупный уровень количества открытий по-прежнему определяется действиями людей». Роберт Солоу (Solow 1994, 47) недавно попытался объяснить логику, лежащую в основе своего первоначального решения при создании неоклассической теории роста, о допущении мгновенной диффузии знаний и необъясненности (экзогенности) научно-технического прогресса[30]. Защищая свой подход, Солоу усомнился в способности формальных агрегированных моделей роста, построенных в рамках стандартной экономической теории, прогнозировать научно-технический прогресс, хотя технический прогресс «может быть вполне понятен, однако только постфактум и не как неотъемлемая часть самой модели» (Solow 1994, 48). Солоу не отрицает мнения Ромера о том, что люди целенаправленно стремятся к технологическому прогрессу, например путем перераспределения ресурсов в пользу научных исследований и разработок или внедрения патентного права, но он задается вопросом, «можно ли сказать что-нибудь полезное о процессе, что позволит сделать его составной частью агрегированной модели роста» (Solow 1994, 48). Подобным образом Ричард Нельсон (Nelson 1998) утверждает, что новая теория роста касается только непосредственных причин роста. Определение «непосредственные причины роста» было введено в оборот Абрамовицем (Abramovitz 1952). Основной проблемой Нельсон считал то, что взятые на вооружение самими теоретиками эндогенного роста (неоклассические) стандарты построения моделей приведут к появлению новых теорий, которые не смогут включить в себя, и, следовательно, будут игнорировать, важные аспекты неформальных теорий микроуровня, эмпирические работы, касающиеся истоков и передачи технологических знаний, влияние организации бизнеса и систем имущественных прав на стимулы к инновационной деятельности, роль университетов в технологическом прогрессе и национальные инновационные системы.
Сторонники новой теории экономического роста и другие ученые иногда заявляют, что ими был сделан первый шаг к созданию общей теории экономических систем, однако сколько-нибудь приемлемой общей теории пока не появилось. В отсутствие единой теории экономических систем – теории, которая объясняла бы, как работают различные экономические системы, как они вписываются в более широкую социальную систему и как их внутренняя динамика создает пути развития с течением времени – общественные науки полагаются на специализированные теории. Каждая из таких специализированных теорий имеет свою сферу компетенции, сравнительные преимущества при анализе определенного круга вопросов на определенном аналитическом уровне. Интеллектуальная история теории экономического роста (изложенная в главе 1), так же как и история развития других направлений науки, показывает, что ученые склонны применять свои любимые теории не только в рамках сферы своей компетенции, но и вне ее. По общему признанию сферы компетенции обнаруживаются методом проб и ошибок при проверке теорий в новых областях, однако на практике ученые иногда ослеплены своими любимыми теориями или действуют в своей собственной системе координат.
Представители общественных наук иногда делают экстравагантные заявления о своих областях исследований, например о том, что (а) их теории и методы имеют универсальное применение, (б) сфера компетенции их теорий включает все вопросы, заслуживающие рассмотрения (примером является экономическая теория) и, в крайнем случае, (в) что именно их способы моделирования проблем являются единственно правильным научным подходом. Другие способы моделирования не должны применяться до того момента, пока ученые не смогут их четко сформулировать соответствующим образом[31]. В конце 1980-х годов, когда в Евразии потерпели крах экономики советского типа, одна или несколько из этих трех точек зрения побудили экономистов, представляющих главенствующее направление экономической теории, поспешить с советами о переходе от социализма к рыночной экономике. Не располагая теорией экономических трансформаций и игнорируя политические и социальные движущие силы, эти эксперты уверенно давали советы о том, как построить рыночную систему, полагаясь на теории, которые изначально были созданы для анализа рыночного обмена в условиях надежных исключительных имущественных прав и стабильных ожиданий (Stiglitz 1999).
В своем исследовании социальных институтов и функционирования экономики я придерживаюсь многодисциплинарного подхода, связанного с новой институциональной экономической теорией, и ограничиваю себя аргументами, построенными на принятии индивидуальных решений и их последствий (методологический индивидуализм). Полагаясь на экономическую теорию, дополнительно я заимствую теории, взгляды и результаты эмпирических исследований из других областей, например из политологии, социологии, антропологии, истории, права и когнитивистики.
Строгая методология теории рационального выбора, стандарту которого следует экономическая теория, лучше всего работает, когда условия выбора стабильны, структурированы и повторяются – например, когда люди совершают покупки для удовлетворения своих повседневных потребностей (Clark 1998). Однако решения о фундаментальных изменениях или реформах экономических и политических механизмов и систем базируются на более неопределенных основаниях, чем решения домашних хозяйств или обыденные решения бизнеса. Имея дело с социальными системами или физическим миром, акторы обычно не в полной мере понимают соответствующие причинно-следственные связи и могут даже не знать о всех возможных вариантах выбора[32]. Мой подход к такой двусмысленности или неопределенности заключается в предположении о том, что акторы в размышлениях полагаются на простые и неполные (ментальные) модели их физической и социальной среды, но затем действуют рационально, с их собственной точки зрения[33]. Социальные модели используются для анализа и оценки социальных структур.
Как мы увидели в главе 1, после окончания Второй мировой войны, в процессе эволюции теории роста была выдвинута одна объединяющая тема: интенсивный экономический рост за последние 200–250 лет лучше всего объясняется открытием и применением новых знаний. Более того, известные теоретики прошлого, начиная с Карла Маркса и заканчивая Йозефом Шумпетером, каждый в своем собственном стиле, считали новые знания двигателем роста, как и современные специалисты в области истории экономики (Mokyr 1990). Что касается возникновения новых революционных технологий производства, то исторические данные показывают, что они появлялись в небольшом количестве стран, причем лидирующая позиция периодически переходила от одной страны к другой (Mokyr 1990)[34].
Обычно экономическая теория классифицирует новые знания как общественное благо. По определению, чистое общественное благо немедленно и свободно становится общедоступным, однако эти (предполагаемые) свойства знаний наталкивают на основную головоломку, которую мы пытаемся разрешить в этом исследовании: какие факторы препятствуют доступу бедных стран к уже имеющимся мировым знаниям, а также модернизации их производственных технологий? Рассмотрим относительно бедную страну j. В данной стране потенциально максимальный выпуск на душу населения, yj*, является функцией от текущего состояния мировых знаний, W*. Это можно записать как yj* = W*. Если фактический выпуск страны j составляет только yj, а yj* > yj, то мы явно наблюдаем случай, когда yj = f(Wj), при W* > Wj. Другими словами, j использует доступные мировые знания лишь частично. Когда yj* > yj, нам необходимо больше знать о факторах, определяющих желание и способность страны поглощать, адаптировать и применять соответствующие производственные технологии из общего запаса знаний. Нам необходимо узнать, как определяется W.[35]
Мой ответ заключается в том, что yj – выпуск на душу населения в стране j, зависит от способности страны j к внедрению двух дополнительных типов технологий: социальных технологий и производственных технологий. Ниже в данной главе я определю ключевые концепции, использованные в этом исследовании, но сейчас я просто подчеркну, что социальные технологии описывают методы или механизмы, тогда как социальные институты создают модели поведения. Технологии производства описывают методы трансформации факторов производства в выпуск, однако производственные процессы эффективны только при наличии подходящей институциональной структуры. Технологии производства относительно хорошо переходят из страны в страну (как чистое общественное благо), однако задача переноса социальных институтов более сложна (см. главу 11). В рамках экономической теории, теория роста была практически полностью сосредоточена на технологиях производства, за исключением редких упоминаний о социальных технологиях, институтах и организациях, например при введении монополистической конкуренции.
В данном исследовании я утверждаю, что:
1. Социальные и физические технологии дополняют друг друга: для эффективного функционирования технологии производства нуждаются в поддержке соответствующих социальных институтов (или одной из нескольких совместимых институциональных структур).
2. Успешный перенос или внедрение новых социальных технологий является более сложным феноменом, по сравнению с переносом новых технологий производства, так как уже существующие институциональные механизмы часто являются серьезным препятствием. Успешность институциональных реформ зависит от активной поддержки большого количества соответствующих акторов, которой может и не быть. Согласие часто требует предварительного разрешения глубоких политических конфликтов, а также синхронизации индивидуальных социальных моделей.
3. Проблемы в применении новых социальных технологий являются критическим барьером для роста в бедных странах[36]. Хотя секретность, патенты и другие ограничители могут временно замедлить диффузию производственных технологий, технические проблемы переноса методов производства между странами решаются относительно легко при помощи отечественных и, возможно, иностранных инженеров, технических специалистов и ученых, иностранных консультантов, транснациональных компаний и инвестиций в человеческий капитал.
Мой анализ воздействия социальных институтов на ловушки бедности основывается на новой институциональной экономической теории и, с некоторыми нюансами, использует ее структуру, концепции и теоретические наработки (Williamson 1985; Libecap 1989; Eggertsson 1990; North 1990; Furubotn and Richter 1997). Ниже приведен краткий обзор ключевых концепций, используемых в данной работе: